Ябеда - Страница 59

Я выключаю диктофон и бросаю на кровать. Оборачиваюсь — в дверях стоит Эдам.

— Ой, а я пришла спросить, не хочешь выпить со мной кофе в комнате отдыха у девочек? — Сердце подпрыгивает в самое горло, щеки пылают как уголья.

Эдам молчит.

Он сидит на полу, скрестив ноги, согнув спину — внешне абсолютно расслаблен. Заметив под креслом плюшевого зайца, вытаскивает, отряхивает:

— Твой?

— Ну уж нет, — отвечаю я. — Кто-то из девочек оставил. Они садятся в это кресло и изливают свою душу. — Почти все школьницы берут с собой в школу мягкие игрушки, даже шестиклассницы. — Это так трогательно: им нужно кого-то любить. — У меня наворачиваются сентиментальные слезы.

Эдам слышит мое всхлипывание, видит влажный блеск глаз и передает мне салфетку из коробки.

— Не хочешь ли ты забраться в это кресло и излить душу?

Я со смехом качаю головой, жалея, что у меня не хватит смелости сказать «да».

— Ты не передумала насчет этой работы?

— Отнюдь, — вру я. — Первая мысль всегда самая верная.

— Пожалуй, — откликается Эдам и подает мне кофе с подноса.

Он поверил, когда я сказала, что не собиралась совать нос в его дела, просто хотела пообщаться. Мне даже показалось — он рад, что я услышала ту запись.

— Ну, расскажи про церковь, — бодрым голосом прошу я. — Почему она тебя так занимает?

Эдам надолго припадает к чашке, поглядывая на меня поверх края. Снова мы с ним затеяли эту игру — «ты первый скажи». Мы оба чувствуем, что у каждого есть определенный интерес к этому месту и, по разным причинам, — интерес друг к другу.

— Церковь — очень важное звено в истории, которой я занимаюсь. — Он почему-то колеблется. — Именно там произошли убийства, одно из них — совершенно точно. — Он будто легенду пересказывает, не имеющую ничего общего с реальностью. — Сейчас мне необходимо побеседовать с живыми людьми. Я хочу найти местных жителей, которые помнят эти события.

Мысли вертятся волчком. Он уже нашел кого-то, кому есть что рассказать? Меня разбирает любопытство.

— Сегодня я хотел проникнуться тамошней атмосферой. Почувствовать… — он смолкает, откашливается, — почувствовать то место, где все случилось. Это было ужасно, Фрэнки! Там, внутри, я буквально ощутил запах страха. — Эдам опускает голову и шепчет: — Ее страха.

— Да?

Неудивительно, что деревенские потребовали заколотить церковь и больше никогда ею не пользовались.

— Вот тогда у меня в голове помутилось и я опрокинул здоровенный подсвечник. — Лицо Эдама выдает нечто большее, чем простое желание написать книгу об истории здешних мест. Душевная боль, переплетенная со скорбью.

— Почему именно Роклифф? — небрежно спрашиваю я. Мне надо быть осторожной.

Он ненадолго задумывается.

— С тобой такого не бывало? Когда чувствуешь, что некое место неудержимо притягивает тебя, что ты должен раскрыть нечто крайне важное — и ты готов ради этого броситься на другой конец света?

Сердце у меня екает, рот приоткрывается, но я не нахожу слов для ответа.

— Роклифф-Холл взял меня железной хваткой, Фрэнки, и, образно выражаясь, за волосы приволок из Австралии прямехонько сюда. То, что началось с поисков в Интернете, с элементарного желания узнать собственное прошлое, переросло в стремление докопаться до мельчайших подробностей. Чтобы душа успокоилась, я должен выяснить все!

Я не свожу с него глаз и только безмолвно умоляю: продолжай!

— Я ищу сестру, — говорит он, снова бесстрастно, словно потерял книжку или галстук. Эдам все время осаживает себя, а я просто не могу дать себе волю. — Она жила здесь много лет назад, когда здесь был детский дом. — Он залпом допивает кофе, словно ответ может находиться на дне чашки.

Голос возвращается ко мне — тихий, бесцветный.

— Твою сестру?.. — Я встаю и на подгибающихся ногах, держась за стенку, направляюсь к двери. Мне нужно отсюда уйти. — Вряд ли ты найдешь ее здесь.

В воскресенье, последний день каникул, школа взрывается шумом, суматохой, рыданиями мам и возбужденным гомоном девочек. Даже первоклашки, отдохнувшие за каникулы, рады возвращению к школьной жизни. Старшие девочки без заминки вписываются в школьную рутину — оживленно болтают с подружками, небрежно машут на прощанье родителям.

Отец Лекси не заходит внутрь вместе с дочкой и не дожидается, пока та втащит чемодан по ступенькам главного входа.

— Привет, — говорю я. — Хорошо отдохнула?

На следующий день после переполоха за ней наконец приехали. И с тех пор никаких страшных физиономий в окнах замечено не было.

— Вроде нормально, — отвечает Лекси. — Почти все время была сама по себе.

Она идет к своей комнате, и я помогаю ей распаковать вещи. Сверху лежит подарочная коробка с шампунем и кондиционером, по всей видимости, очень дорогими.

— Это вам. — Лекси протягивает мне серебристую коробку. — Та фигня, что вы мне дали, — полный отстой. — Она ухмыляется. — Я сделала, как вы сказали — налила ее во флакон от шампуня папиной подружки.

— И? — Я снимаю крышечку, вдыхаю аромат косметики, которую я покупала в прошлой жизни, и благодарно обнимаю Лекси. — Спасибо!

— Папа сказал, что волосы у нее пахнут восхитительно, и оба пропали на несколько часов. Мне никогда не победить. Я ему просто не нужна.

— Глупости, Лекси.

Интересно, когда именно человек становится невидимкой? При том, что никуда и не пропадал?

Голубая ленточка, скобки на зубах у одной и длинные светлые волосы у другой — я вспоминаю, как мысленно велела себе при следующей встрече с ними задать вопрос. Этих девочек я приметила в кабинете информатики довольно давно, еще когда Лекси заболела, но картинка на мониторе их компьютера отпечаталась в моем сознании. Я даже пробовала сама зайти на сайт с компьютера в комнате отдыха, но доступ оказался заблокирован. Чересчур усердный лаборант, надо полагать, или же судьба намекала мне, что от добра добра не ищут.